Из книги "Шаббат. История, философия, литература"
"Амана" - институт публикаций по вопросам иудаизма для репатриантов
А.-А.Кабак
КАББАЛИСТЫ ЦФАТА ВСТРЕЧАЮТ ШАББАТ
Святая суббота приближалась осторожными шажками. Она еще далеко, где-то за горами, но легкие и быстрые ветерки уже доносят ее благоуханье. С радостным нетерпением высматривает ее все живое. Еще немного, и она появится, освещая все потаенным сиянием святости... Работа кипит, всякая деятельность усиливается, ускоряется. Руки и ноги как бы стали проворнее. Все уже не ходят, а бегут, не говорят, а кричат. Будни агонизируют на глазах, и перед последним издыханием собирают остатки сил, посылают последние подкрепления, как пламя свечи, которая вот-вот угаснет... еще чуть-чуть, еще немного, и будни испустят дух. Весь мир замер в ожидании. С небес, с самой выси спустились крылатые, словно ангелы, легкие белые облака. Белые, чистые, как замечтавшиеся лебеди на поверхности дремлющего моря, они застыли на голубом небосводе, подобно часовым, ожидающим смены. По склонам гор раскинулись фантастические длинные тени, и чудится, будто караваны таинственных кочевников из дальних стран и неведомых земель свернули со своего пути сюда, чтобы встретить субботу в Цфате, и теперь заполнили все прилегающие долины и межгорья, а некоторые, наиболее нетерпеливые, взобрались на вершины гор, словно темные тучи, чтобы первыми увидеть ее: вот она приближается...
И - наконец-то - вот она! Она идет! Крылатые ангелы, глядящие сверху - их как ветром сдуло: понеслись в бескрайние выси сообщить радостную весть. Тотчас же невидимая рука свернула занавес будней с небесной поверхности и заменила его субботним покрывалом невиданной голубизны, чистым и сладостным, как сладостна сама суббота... На земле затихли, замерли нечистые звуки будней - то синь небесная, высокая и глубокая, поглотила, заглушила их, как ковер под ногами царицы, и простерла царственный покой, священную тишину. Где-то внизу, на горизонте, зажглась первая субботняя свеча, и тут же одна за другой загорелись свечи в окнах Цфата. И в глазах его жителей тоже зажглись огни - то "вторая душа", субботняя, выглянула из их глубины... Платье священной царицы опустилось на Цфат, и полы его растянулись по всем его улицам и переулкам, наполняя своим ароматом воздух города. Свет разливается на лицах, шаг замедляется, походка становится плавной и торжественной.
На горах вспыхнули багряные огоньки, а вершины их увенчали пурпурно-золотые короны. Не там ли останавливаются колесницы эскорта царицы Шаббат?... В сумеречном полумраке проступили и видны далеко-далеко вершины утесов. Они кажутся зубами гигантских зверей, обагренными кровью. А может, это священные животные, что охраняют ее престол9
...Вдали, на горизонте, раскинулась светло-синяя шаль с фиолетовыми краями и светло-красными кистями: царский балдахин!.. А вокруг - шептания души большой и возвышенной, но недоступной взгляду людскому; слышен стук сердца разукрашенных гор, дыхание мира, сбросившего с себя будничные одежды...
Среди гор, в затененной долине, движется десяток белых фигур и чудится, что это души праведников, забредшие сюда по дороге в рай. То каббалисты из "Суккат Шалом" пришли сюда, чтобы встретить царицу Шаббат...
Сердце Шломо, впервые спустившегося сюда, в эту долину, было исполнено страха, смешанного с томительным ожиданием чего-то необыкновенного, чудесного. Как сладостно, и в то же время ужасно войти в соприкосновение с обнаженной душою, заглянуть в мир душ, как бы освободившихся от своих телесных оболочек! Каббалисты трепетали в возвышенном экстазе: их "субботняя душа" переполняла их и, казалось, просвечивала сквозь их тела, легкие и тщедушные. Перед этой, стоящей полукругом, с лицами, обращенными вовнутрь, группой, стоял на большом камне рабби Шломо Алкабец - весь в белом, чистый, трепетный и пламенеющий. На лице его - золотые блики, отблески Шаббат, покоящейся на вершинах гор... Он поет: "Пойдем, любимый, навстречу невесте! Встретим торжественно Шаббат!"
Он стоит, укутанный в шелка или бархат. Голос его переливчат и сладок, подобно голосу рабби Исраэля Нагары. Впрочем, разве голосом пел он? Он весь -пел! Все его тело - от кончиков пальцев ног и до волос на голове - вершило песнь. Пальцы его рук, сложенных на груди, двигались в какой-то дикой пляске, борода и развевающиеся пейсы трепетали, каждый волосок дрожал, словно туго натянутая струна. Будто какие-то скрытые источники открылись в нем, и течением своим утверждали жизнь и поэзию. То была песнь души, изнемогающей от страсти, млеющей от великой тоски по царице, которая расточала щедро милости свои и нежные поцелуи под покровом тончайшей, сотканной из света, шали... Чудилось: весь он тает, разливается и течет вместе с бурлящими в нем источниками - к ней, к любимой своей, к стопам ее...
И в то время, когда голос рабби Шломо Алкабеца возносился горе, в те заоблачные выси, где сбрасывается телесная оболочка и обнажается "поэзия молчания", Молхо непроизвольно поднял глаза свои ввысь, как бы желая увидеть душу друга своего, Клрящую среди золотых колесниц царицы или укутывающуюся полами ее царственного балдахина...
Голос рабби Шломо Алкабеца умолял, уговаривал, стучался, взывал и пробуждал: встань, свет мой!
- Пробудись же, пробудись, ибо свет твой восходит! Встань и воссияй!
Проснись, проснись! Произнеси песнь: слава Божья над тобою открылась!...
... Но вот погасли костры, исчезли позлащенные короны, горы укрылись мраком. Пора домой, освящать субботу над бокалом вина.Мир вам, ангелы служения! Мир вам, ангелы Всевышнего!
